Мэдлен Л`Англ - Камилла
– А что насчет Фрэнка?
– Ну – он когда-нибудь пытался тебя поцеловать?
Меня удивил этот вопрос. И рассердил. Очень рассердил. Мы только что были так близки с Луизой, и было так тепло. А теперь это тепло ушло.
– Нет. С чего бы это?
– Фрэнку нравятся девочки. А ты хорошенькая. Фрэнк созревает очень рано. Я бы скорее поняла, если бы его выгнали за какой-нибудь романчик с девочкой, а не по каким-то там непонятным религиозным мотивам.
– Как это ты додумалась задавать мне такие идиотские вопросы? – заорала я на нее так, что какая-то дамочка в норковой шубке зашикала:
– Ш-ш-ш, тихо, девочки!
– Ну, я думала, тебе будет приятно, если он тебя поцелует, – сказала Луиза, понижая голос. – А тебя вообще когда-нибудь целовали?
– Нет! – отрезала я, злясь на нее как никогда прежде.
– Ты очень удивишься, если я скажу, что меня – да? Я хочу сказать, меня целовали. Удивишься?
– Да нет, не особенно. – Я все еще злилась на нее.
– А вот было. Если тебе даже покажется это смешно. Уродливую старушку Луизу целовали.
– Мне не смешно.
– Поверь мне, Камилла, когда это случается, наступает большое разочарование. И совсем не похоже на то, как это показывают в кино. Может, потому, что я не была влюблена. Я думала, что упаду в обморок от счастья. А мне вовсе не понравилось. Это был тот слюнтяй, который пригласил меня погулять на прошлых пасхальных каникулах. Его мать работает с Моной в одном журнале, мне думается, они хотели, чтобы их дети подружились. Он учится в каком-то крутом элитном пансионе и очень много о себе понимает. Волосы у него так воняют бриллиантином, что меня чуть не стошнило. Мы ходили в театр на какой-то вонючий мюзикл, хотя мне хотелось посмотреть простую честную драму. Он все время держал меня за руку, а рука у него была влажная и липкая. Я подыгрывала ему только ради эксперимента. Девушка, которая хочет стать врачом, должна все знать. А мне хотелось знать, как это бывает, когда ты идешь на свидание с парнем.
После театра он угостил меня сандвичем и имбирным пивом. А потом повез домой на такси. Елки-палки, я так привыкла ездить в метро и автобусах, что я уж и не помнила, как это бывает, когда тебя везут на такси. Он и в такси держал меня за руку, а потом поцеловал. Ой, он такой слюнявый! Я вытерла губы платком. Я думаю, это его здорово задело, потому что всю остальную дорогу до моего дома он молчал. Но когда мы приехали, то на лестнице он меня снова поцеловал. Во второй раз я уже не доставала платок и не вытирала рот, пока он не попрощался и не побежал обратно к такси. Подумай только, у него хватило денег держать такси! Его отец работает в большой компании, производящей виски. Они посылают Моне и Биллу ящик к каждому Рождеству, думаю, ему о деньгах не приходится беспокоиться. Он прислал мне парочку писем оттуда, из своей крутой школы, можешь догадаться, что письма были дурацкие. Ой, слушай, как ты думаешь, мне следует выйти замуж из-за денег, а, Камилла? За такого вот слюнявого, а? Или дождаться какого-нибудь лядащего, помирающего с голоду доктора с симпатичными сухими губами? О, блин, Камилла, как бы мне хотелось не быть некрасивой! Мне бы очень хотелось думать, что этот слюнтяй поцеловал меня потому, что я чертовски привлекательна, а не потому, что он целуется с каждой девчонкой, которую пригласит погулять. Я не верю в счастливые браки. Я предпочла бы оставаться холостой, но только потому, что так решила, а не потому, что меня просто никто не возьмет замуж.
– Спорим, ты выйдешь замуж раньше, чем я, – сказала я Луизе.
Луиза запустила пальцы в свои рыжие волосы.
– Это ужасно быть некрасивой, Камилла, – сказала она.
Я пожалела Луизу и опять почувствовала, что люблю ее.
– Многие выдающиеся женщины в истории были рыжими, – сказала я, чтобы ее утешить, – но ни одна из них не прославилась раньше, чем ей исполнилось лет тридцать.
– Может, я буду лучше выглядеть, когда повзрослею, – сказала Луиза. – А если я стану хирургом, то никакой разницы нет, как я выгляжу. Когда они оперируют, они все загорожены до самых глаз. Жизнь странная штука, правда, Камилла? Иногда я чувствую себя по-сумасшедшему счастливой, а иногда глубоко несчастной. Только несчастной я бываю гораздо чаще. Никогда не предавай меня, Камилла. Пожалуйста, пожалуйста, никогда меня не предавай!
– Конечно же, я тебя никогда не предам, – сказала я.
Но я знала, что уже в чем-то ее предала. Луиза всегда была моим другом, а теперь вроде бы я дружу с ней по обязанности. Я понимала, что это из-за Фрэнка.
«В субботу, – думала я. – Я увижу Фрэнка в субботу».
8
Воскресным утром я надела свою новую зеленую шерстяную юбку, чистенькую белую блузочку и зеленый вязаный жакет. Я не решилась надеть воскресное пальто и шляпу, натянула на себя свое школьное пальто цвета морской волны и красный берет, но, правда, минут пять вертелась перед зеркалом, не нахлобучив берет кое-как, как я обычно это делаю, а попыталась надеть его так, как я видела на Мишель Морган во французском фильме.
Когда я уже собралась уходить, мама позвала меня из своей комнаты. На ней было платье с длинными рукавами, чтобы прикрыть все еще заметные шрамы на запястьях.
– Ты уходишь, дорогая? – спросила она.
– Да, мама.
– С кем?
– С Фрэнком Роуэном.
– А Луиза идет с вами?
– Не знаю, – отозвалась я.
Я не соврала. Я и в самом деле не знала, включал ли Фрэнк Луизу в свои планы, хотя сильно в этом сомневалась.
Мама нахмурилась.
– О, дорогая моя, я никак не могу свыкнуться с мыслью, что ты ходишь на свидания. Знаю, это ужасно, но я никак не могу дать себе отчет в том, что у меня уже такая взрослая дочь, которая… Иногда мне кажется, я не создана быть матерью. Знаю, я не была тебе хорошей матерью… но я так люблю тебя, дитя мое, правда, правда.
– Мне надо идти, – сказала я. – Я обещала Фрэнку встретиться с ним в десять.
– Я не уверена, правильно ли это… все, конечно, так изменилось с тех пор, как… Но хорошо ли тебе быть с Фрэнком наедине?
– Да все нормально, мам.
– Мне бы надо обсудить это с Рефферти, но не хотелось бы его тревожить. Ты когда придешь, дорогая?
– Не знаю, – ответила я. – Фрэнк сказал, может, мы пойдем поужинать с мистером и миссис Стефановски.
– Кто это такие?
– Родители его друга.
– Ну… ладно… Ты позвонишь мне около шести? Тогда я не буду так беспокоиться.
– Позвоню, – сказала я.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– И, пожалуйста, не очень задерживайся, дорогая, не расстраивай папу. И меня тоже.
Она притянула меня к себе:
– Я люблю тебя, даже если не была хорошей… Ты ведь это знаешь, да? Что бы ни случилось… Я всегда буду любить тебя.
Я поцеловала маму и вышла. Фрэнк ждал меня на лестнице своего дома.
– Привет, Камилла, – сказал он, серьезно, без улыбки поглядев на меня. – Ты прекрасно выглядишь.
У меня на сердце сделалось тепло-тепло. Он взял меня под руку.
– Я сказал Дэвиду, что мы утром к нему заедем. Хорошо?
– Да, – кивнула я.
– Я не предупредил его мать. Она всегда поднимает панику, когда к Дэвиду приходит кто-то незнакомый. Она говорит, это его утомляет. Но Боже ты мой, ему же надо иметь друзей. Сейчас он очень нуждается в друзьях.
Мы пошли пешком к дому на Перри-стрит, где жил Дэвид. В доме был лифт, и мы поднялись на верхний, седьмой этаж. Фрэнк позвонил в дверь. Нам открыла дама средних лет в красном шерстяном платье. У нее были седые волосы и печальное лицо.
– Здравствуй, Фрэнк, – сказала она. – Он сегодня не очень хорошо себя чувствует.
– Вы хотите, чтобы мы не заходили, миссис Гаусс?
– Я не знаю. Он всегда так рад тебя видеть, но…
И она с сомнением посмотрела на меня. Из глубины квартиры послышался голос:
– Кто там пришел, ма?
– Это Фрэнк. С подругой.
– Пусть заходят. Не держи их там, в холле.
– Заходите, – сказала дама.
Фрэнк шел впереди, я – следом. Мать Дэвида так нас встретила, что я начала бояться. Раньше я никогда не встречалась ни с кем, имеющим серьезные увечья. И еще я боялась, что от страха, как Луиза, начну говорить что-нибудь не то.
Дэвид сидел в просторном кресле. Ноги у него были отрезаны почти полностью. Он был до самых культей накрыт байковым одеялом. Он читал какую-то книжку, которую он тут же, как только мы вошли, швырнул на соседний столик. Фрэнк поздоровался с ним за руку. Я последовала его примеру.
– Дэвид, это Камилла, – сказал он. – Она мой друг. Я хотел, чтобы ты с ней познакомился. Камилла, это Дэвид Гаусс.
Я смотрела на него. Он выглядел старше своих двадцати семи. Двадцать семь – это, конечно, уже взрослый человек, но не старый же. А он выглядел старым, несмотря на копну спутанных темно-каштановых волос. У него было тонкое лицо, широко расставленные глаза. Возле рта располагались глубокие складки, точно ему часто приходилось сжимать зубы, чтобы не закричать. Нос его был нешироким, орлиным.
